Светлана Ромашкина

В начале 1958 года уроженца Астраханской губернии Мухамедгали Сужикова назначили первым секретарем обкома Семипалатинской области. На третий день службы на новом месте он ночью ушел с работы, а когда вернулся утром, то во всем здании не было ни одного целого окна. Он начал расспрашивать, что произошло, все отвечали одно и то же: говорить об этом нельзя, это дела министерства обороны.

Мухаметгали Сужиков родился в 1910 году в Астраханской губернии в семье рыбака. В низовьях Волги, там, где она впадает в Каспий, были казахские селения — остатки Букеевской орды, их жители в основном занимались рыболовством. Об их суровой жизни перед революцией написан роман «Кровь и пот» Абдижамила Нурпеисова. Мухаметгали учился с семи лет в школе-интернате — его взяли туда за два мешка проса и несколько торб с рыбой. Его отец часто уходил в море, и Мухаметгали оставался под присмотром общины, бывало, что с ним занимался мулла, который научил его арабской графике и чтению Корана.

В 19 лет Мухаметгали Сужиков стал директором школы — на целых 7 лет, потом его назначили директором рабфака. Рабочие факультеты готовили людей для поступления в Астраханский технический институт рыбной промышленности. В 1938 году Сужикова выдвинули председателем Володарского обкома и началась серьезная партийная карьера. Во время войны Астраханскую и Сталинградскую области объявили прифронтовой зоной, и Сужикова назначили одним из руководителей для создания оборонительных сооружений для Сталинграда и Астрахани.

К окончанию войны начали думать о том, как восстанавливать народное хозяйство, и в 1945 году Мухаметгали Сужикова отправили в Высшую партийную школу при ЦК ВКП(б) в Москву. Это был первый выпуск «национальных кадров», которые после обучения должны были вернуться домой и там поднимать родные республики. Сужиков проучился в Москве три года, дальше он хотел заниматься наукой, поступил в аспирантуру Академии общественных наук, но партия отправила его в Казахстан — 37-летнего Мухаметгали Сужикова назначили секретарем Актюбинского обкома партии.

«В своем краю я знал стотысячную казахскую диаспору. Теперь предстояло узнать народ», — написал спустя почти полвека Сужиков в газетной статье «Бомба для третьей мировой».

На бумагах показатели Актюбинской области были неплохие, но когда новый руководитель поехал по аулам, картина оказалась очень грустная, особенно в Карабутакском районе:

«Дедушка понял, что осень 1948 года — это повторение голода 30-х годов, — рассказывает внучка государственного деятеля Шэрин Сужикова. — Во время голодомора в Астраханской губернии голод был не таким сильным, как в других регионах — спасала рыба, но у деда всегда болело сердце, когда он вспоминал об этом, он говорил, что нужно было просто правильно наладить хозяйство. Сверху были указы не резать скот, его забирали, — а это было единственное средство питания всей общины. В 1948 году дедушка собрал бюро обкома и выступил с отчетом: сказал, что проехал по аулам, никого на улицах нет, он стал заходить в дома, а люди пухнут от голода. Он сказал, что надо разрешить населению резать скот для своих нужд, иначе люди погибнут. Он сказал: если вы не поддержите меня, если это не будет от бюро, я напишу записку Сталину. Никто не подписался, дед сам обратился к союзному руководству, минуя республиканское, что тогда было равноценно суициду. Осенью 1948 года он сразу вышел на Москву, попросил оказать продовольственную помощь, и ее оказали, и в Актюбинской области разрешили резать скот».

Сам Мухаметгали Сужиков вспоминал об этом так: «Секретарь райкома при встрече высказался очень аккуратно: живем неважно. … Пошел по домам. Люди лежат опухшие. Встать не могут. Голод. На трудодни ничего не выдали, потому что район плана не выполнил. Скот резать не разрешают. Вновь голощекинский вариант геноцида. Подготовил шифровку на имя товарища Сталина. И на бюро сказал: либо подпишите, либо сам поеду в Москву. На другой день звонок со Старой площади по ВЧ-связи: «Что там у вас случилось? Почему молчали до сих пор?». Наивно. Будто не знали, что крестьяне вчистую ограблены, и не только в Казахстане».

Сужиков проработал в Актюбинской области четыре года, а в октябре 1951 года его избрали третьим секретарем ЦК Компартии Казахстана, это секретарь по идеологии, еще через три года назначили первым секретарем Кызылординского обкома партии. Ему сказали, что там творятся странные дела: интеллигенция не может найти общий язык, все пишут доносы, сваливают друг на друга вину за допущенные ошибки; поэтому туда решили направить человека, который бы был выше клановых интересов, и Сужиков подходил на эту роль — он был извне, из России. На новой работе Сужиков обнаружил, что первый секретарь обкома и председатель облисполкома «пошли друг на друга войной»: «Ко всему — стихийное бедствие. Сырдарья вновь разлилась, смыв дамбу, рисовые плантации погибли. Не исключен голод. Нищета неописуемая».

Сужиков поехал в Кызылординскую область вместе с первым секретарем ЦК Пантелеймоном Пономаренко. «Пантелеймон Кондратьевич вел рекогносцировку по всем правилам партизанской науки. Бродил по городу и лузгал семечки для конспирации. Картину он нарисовал кошмарную: вдобавок ко всему наводнение смыло лепрозорий и прокаженные разбежались, кто куда», — вспоминал Сужиков.

Главная проблема в регионе состояла в том, что ежегодно разливалась Сырдарья, она заливала все поля, поэтому рисоводство находилось в упадке, плохо было и со скотом. Кроме того, там производили каракуль, который покупала Москва по очень низким ценам. Новый руководитель области поехал в Москву и добился того, чтобы в Госплане СССР изменили закупочные цены на каракуль и рис. Построили новый лепрозорий, уже в другом месте, переселили «островных казахов», которые страдали от малярии, провели массовый медосмотр населения области.

В январе 1958 года Сужикова направили в Семипалатинскую область первым секретарем обкома. Официально Мухаметгали Сужиков ничего не знал о ядерных испытаниях, никто ему ни о чем не докладывал, ведь это было государственной тайной. «Вся степь говорила о каких-то дьявольских вещах, творящихся в глубине нашего восточного региона. Но беседовать об этом вслух, да еще официальному лицу, не рекомендовалось», — писал он.

На четвертый день своей работы Сужиков пришел в здание и обнаружил, что все стекла в нем вылетели. Он начал расспрашивать, что случилось, но никто не смог ничего толком сказать. Он отправился объезжать аулы, районы, и там много разговаривал с жителями. Люди понимали, что проходят какие-то испытания, но они думали, что это взрывают обычное оружие. После Мухаметгали Сужиков вызвал к себе Саима Баймуханова — ученого и врача, который учился в Москве, его специализацией была радиология. Он представил Сужикову доклад о том, что происходит, каковы последствия взрывов и чем радиация страшна. Сужиков собрал экспедицию и отправил с ней Балмуханова, чтобы осмотреть и проанализировать последствия взрывов, их влияние на население.

Сужиков на протяжении 8 лет был депутатом Верховного Совета СССР, и в 1958 году поехал в Москву на очередную сессию. Там он подошел к маршалу Родиону Малиновскому и сказал, что ему нужно своими глазами увидеть, что происходит на полигоне, а не основываться на домыслах и чьих-то словах.

«Конспект беседы выглядел примерно так. Военные согнали коренных жителей Абралинского и Майского районов с их места обитания, оставили без всякой помощи, без крыши над головой. Фактически это война в невоенное время. Людей лишили земли. Им негде зарабатывать. Жизненный уровень на пределе. Затем выложил собранную информацию экспедиции академика Балмуханова. И потребовал, чтобы меня допустили на полигон. Видимо, Родион Яковлевич что-то понял. Или просто соблюдал приличия. Через некоторое время тамошний военный начальник, занимавшийся испытаниями атомного оружия, прилетел за мной на самолете. Знакомить с полигоном. Я ахнул, увидев город, о котором не имел никакого представления. Современный, великолепный город. Где тысячи, десятки тысяч людей, растрачивая миллиарды, творили абсурд. Вспомнил карабутакских казахов. Наверное, и на их средства строилось все это. Чтобы убивать, убивать, убивать… Своих ли, чужих ли».

По возвращению с полигона Сужиков собрал бюро обкома и выложил все: и об экспедиции академика Балмуханова, и о поездке на полигон. Ему ответили, что обо всем этом знают, но «это не наш вопрос».

Он отправлял письма в Минобороны СССР, где связывал ухудшение здоровья населения с испытаниями. Но оттуда приходили отписки: мол, причина этого в недостатке питания и витаминов.

Мухаметгали Сужиков решил написать служебную записку на имя Хрущёва. Копию отправил республиканскому руководству.

«Он прекрасно знал, на что идет, он давно варился в этой кухне, понимал, что реакция может быть какой угодно, но он не мог по-другому, — объясняет Шэрин Сужикова. — Эта записка до сих пор имеет гриф секретности, мы до сих пор не можем найти ее в архивах. Ссылка на нее, отметка есть, а в личном деле ее нет. Я помню, что в 1991 году дедушка дал большое интервью газете «Казахстанская правда», оно называлось «Бомба для третьей мировой», и там он рассказывал очень подробно о том, как узнал о Курчатове, о данных экспедиции Балмуханова. Дедушка говорил: он понимал, что испытания надо прекратить, потому что, по сути, это был геноцид казахского народа. В том письме Хрущёву он писал, что нужно перенести полигон в другое место, которое не будет так влиять на население, например в Новую Землю, в Сибирь. Его возмутило, что из Семипалатинска очень много зараженного мяса, зерна и даже детского гематогена уходило во все республики. Дедушке передали, что руководство и в Москве, и в Алма-Ате недовольно письмом. Ни у кого не было таких сил, чтобы бороться с министерством обороны, оно стояло над всеми. Ответа письменного не было, но прислали комиссию из Алма-Аты и Москвы, чтобы собрать компромат на дедушку, потому что с ним надо было что-то делать».

Единственное, чего удалось добиться этим письмом — засекреченное постановление об оказании материальной и медицинской помощи населению.

В это время в Темиртау возникли проблемы. В конце 50-х годов там начали строить «Казахстанскую Магнитку» — в город со всего Союза приехали сотни, тысячи людей, в том числе и бывшие заключенные. Условия их жизни были ужасными: они жили в палатках, питание скудное, питьевой воды не хватало. Одновременно с ними прибыли и строители из Болгарии, которым предоставили лучшие условия. 1 августа 1959 года рабочие пришли в столовую и их попросили подождать, пока поедят болгары. После этого начались беспорядки. На три дня город был захвачен рабочими, после этого в него ввели войска. Сообщалось, что 11 человек погибли.

«По этому случаю срочно созвали бюро ЦК компартии Казахстана. Дед не мог молчать, если что-то делалось неправильно, ему обязательно нужно было высказаться. Он выступил на бюро, сказал, что руководство Темиртау недосмотрело, руководство Компартии — тоже. Что нужно было создать условия для работы, а то получилось, как раньше — что зэки снова работают на большой стройке. Но сейчас новые времена, как раньше уже нельзя, — говорил дедушка, и это, конечно, никому не понравилось. Тогда комиссия долго искала, к чему придраться. 1 сентября 1960 года он получил «контрольное сообщение» о том, что его освободили от должности первого секретаря Семипалатинского обкома. В тот же месяц в газете «Правда» была опубликована разгромная для деда статья о том, что Семипалатинская область не выполнила план по сельскому хозяйству и животноводству, плохо показало себя руководство — и деда с грохотом сняли с должности. Когда пропечатали в «Правде» — это означало конец карьеры, уже не отмоешься. Но это не могло быть правдой, потому что по показателям августа не подводят итоги, и буквально через пару месяцев того, кто пришел на место деда, наградили медалью за перевыполнение плана».

Экспедицию Балмуханова, изучающую влияние радиации на население, свернули.

Мухаметгали Сужиков уехал в Алма-Ату, после этого его еще назначали на разные посты, последняя его должность была — председатель Госкомпечати. Он загорелся строительством первого и единственного на то время во всем СССР издательского городка. Там был полный цикл: издательство, книжный дом, мастерские по ремонту печатного оборудования, ПТУ по подготовке специалистов в книгопечатании, детский сад, магазин. Часть этого комплекса до сих пор стоит в центре Алматы: на Гоголя-Калдаякова. Он не все успел построить — в 1971 году его отправили на пенсию.

«Дед вышел на пенсию, живо интересовался всем, что происходит, выписывал газеты. Помню, ему было уже 85 лет, он попросил меня привезти ему словарь английских слов, потому что появилось много англицизмов. Он был очень рад, что вопрос с полигоном сдвинулся с места, приветствовал движение «Невада – Семипалатинск», с огромным уважением относился к Олжасу Сулейменову. Перестройку он воспринял с интересом, но тяжело переживал, когда поднялась вся пена. К сожалению, все легкое, пустое и дешевое поднялось наверх, полилась масса информации, старались перевернуть все, что было достигнуто до этого. А вот развал Союза мой папа воспринял хуже, чем дед. Папа не был на госслужбе, он всю жизнь проработал в Академии наук, был философом, преподавал историю коммунизма, материализма, для папы это было тяжело. Дед воспринял это иначе, он сразу приветствовал независимость Казахстана. Он умел смотреть далеко в будущее и предвидеть удивительные перемены, ждущие страну и его любимый народ».

Он умер в Алматы в 1999 году, не дожив месяц до 89 лет.