— Об испытаниях тогда знали все. Не скажу, что с 1949 года, нет, конечно. В 1949 году произошел первый взрыв, он был секретный, тайный. Но постепенно народ узнал, что взрывы идут, люди болеют, умирают. Был у нас великий ученый Каныш Сатпаев, президент Академии наук, он снарядил такую экспедицию с Бахией Атчабаровым. Он с 1957 года по 1961 проводил исследования на местах, и сохранились 12 томов – результаты его работы, но они были, естественно, засекречены. В 1961 году никто бы не стал это публиковать. Даже Академия наук СССР, когда к ней обратились с этими материалами, поизучала их, и сказала: «Нет, это всё вздор. Никаких там вредоносных последствий не было и не может быть». Потом, через 40 лет, когда я исследовал истории болезни людей, ушедших тогда, в разные времена, в Семипалатинской области, то не нашел ни одного случая лейкемии или болезни, связанной с радиацией. Писали, что человек ушел из-за туберкулеза, дизентерии — из-за таких тривиальных болезней.

В 1962 году Никита Хрущев провел испытания супербомбы на Новой Земле. Естественно, это взбудоражило мировую общественность, и тогда материалы экспедиции Атчабарова были, видимо, востребованы, их поизучали и пришли к выводу, что уже не надо испытывать в воздухе, в воде, на поверхности земли, как это было до этого, а надо уйти под землю. Бурят стометровую колонну, на дно закладывают заряд, сверху заливают все бетоном. Бетон застывает, потом можно взорвать, и всё, сказали, что это безопасно для народа. И мы поверили в это. Я написал в 1963 году стихотворение о запрещении испытаний:

«Страна, ты прошла испытания Казахстаном –
есть сегодня земля,
на которой крестам не расти.
Испытали Тараса.
И Фёдора испытали.
Петроград, прости.
Ленинград, мою землю прости».

То есть я говорил уже не только об атомных испытаниях, об испытаниях народов, человеков, которые проходили именно на нашей территории.

«Казахстан, ты огромен –
пять Франций –
без Лувров, Монмартров –
уместились в тебе все Бастилии
грешных столиц.
Ты огромной каторгой
плавал на маленькой карте.
Мы на этой каторге родились».
Стихотворение завершалось словами:
«И да здравствует запрещение испытаний!»

Имея в виду испытание человека и испытание ядерного оружия. И так мы пребывали в этом сознании до 1989 года. В то время, как говорил Горбачев, возникало уже новое мышление, свобода слова и так далее. И свобода слова коснулась даже военных, вот это поразительно. Мне, как депутату Верховного совета, позвонил человек, сказал: «Я — летчик с аэродрома Чаган, это недалеко от Семипалатинского полигона. Мы думали, кому нам позвонить, решили, что вы сможете донести это до верхов: при испытаниях 12 февраля произошел выброс радиоактивных газов, и облако фронтом в несколько десятков километров прошло и над нашим городком. А у нас здесь дети, семьи, поэтому мы не можем это терпеть». Я спросил: «Может, это случайно?». Он сказал: «Всегда при подземных испытаниях выбрасывается радиоактивный газ, но атомщики во время испытаний рассчитывают розу ветров, чтобы это облако не коснулось жилых поселков, городов, ушло в степь. Но в степи тоже люди живут, чабаны».

Оказывается, и после 1963 года тоже всё продолжалось, а мы не знали, нас обманывали. С этого и началась наше движение. 28 февраля того же года в Союзе писателей мы собрали митинг, на котором утвердили «Неваду-Семипалатинск». Я сказал, что мы назовем это движение не «Семипалатинск», а именно «Невада-Семипалатинск», потому что два этих суперполигона как сиамские близнецы, если один заболеет, то и второй, если один остановится, то и другой замолчит. Поэтому мы решили: давайте остановим наш полигон, тогда и американцы свой остановят. Вот такая была задача, и она оказалась выполнимая.

— Мне как кандидату или депутату было положено 10 минут свободного эфира, и я там запланировал, конечно, другой текст, но подумал, что эти 10 минут я должен использовать так как хочу, и пусть потом мне не дадут свободного эфира. И вот я их использовал. Это был прямой эфир, без редакции, без всего. Тогда я видел, как по коридору в большом волнении ходил взад-вперед председатель Гостелерадио Гадильбек Шалахметов. Я понимал, что он волнуется, — он теряет свою должность из-за этого, но пришлось этим жертвовать.

— Нет, не сняли. Потому что как только возникло движение, мы обрели большую силу. С нами сразу связались: американский посол приехал к нам в Союз писателей, и Москва…

— Это было втихую. Кто может пойти против военно-промышленного комплекса? После того, как мы всё закрыли, в Семипалатинске возникли разные теории, что это секретарь обкома (имеется в виду Кеширим Бозтаев, возглавлявший тогда Семипалатинскую область – прим. V) написал письмо Горбачеву, и он сразу закрыл и полигон, и испытания остановил. Секретарь обкома не имел права писать напрямую в Москву, он должен был пройти через Колбина. Геннадий Колбин потом работал в Верховном совете и рядом со мной сидел на заседаниях, и я его спросил, что за история с письмом секретаря обкома генеральному секретарю. После выступления я организовал письмо, подписанное депутатами местного Верховного совета - это Дмитрий Снегин, Саин Муратбеков, тоже писатель, Кадыр Мырзалиев. Это письмо пришло туда, наверх, и Горбачев позвонил Колбину: «Что там у вас, серьезно ли это всё? Пусть мне местные власти сообщат, в какой степени это все повлияло на здоровье и жизнь населения». И Колбин позвонил, дал поручение секретарю обкома Бозтаеву подготовить такое письмо и он подготовил, направил, но ведь он был секретарем уже несколько лет, при нем испытывали оружие много раз. Он же молчал тогда. Вот сейчас еще приписывают Сужикову - что тоже писал Хрущеву. Глупости, не могли они писать напрямую, они знали субординацию. Партийный секретарь обкома или секретарь райкома не мог писать сюда, он должен был через секретаря обкома пройти, получить разрешение и написать уже тогда в республиканскую, а уж туда, на суперверх. Не надо говорить, что один человек закрыл, это народ закрыл. Народное движение, мы остановили испытания 19 октября 1989 года, за два года до указа о закрытии. Без этого и указа не было бы, это ясно. Поэтому надо обязательно людям рассказать об этом движении, единственном общественном движении, которое у нас первое возникло в СССР — даже раньше, чем Чернобыль. Мы должны гордиться этим движением, а мы пытаемся найти ему соперников.

— Ну, в то время мы переживали миг демократии. Краткий миг демократии, которым мы воспользовались и создали движение и закрыли все 5 полигонов. Если у демократии и был хоть один результат, то его нужно вписать золотыми буквами и не замалчивать это. Говорят, что чиновники закрыли полигон, ну не могли чиновники выступить против военно-промышленного комплекса. Даже сам Горбачев хотел, я чувствовал, потом я понял, что он был настроен победить военно-промышленный комплекс, и ему нужны были союзники, и в нас он их увидел. Когда меня хотели здесь лишить всех полномочий, провалили здесь специально мои выборы, последовал звонок от Горбачёва Колбину и Колбин дал распоряжение Семипалатинску, и я выдвигался в депутаты там. Все эти тайны верховной политики открываются сейчас, могли бы и раньше, но нельзя было.

— Нет, в Москве, когда мы уже остановили испытания, ко мне приходил министр обороны СССР Дмитрий Язов, мы были с ним хорошо знакомы, потому что он был главой нашего Туркестанского военного округа. И он сказал: «Нам нужно всего два калибровочных испытания провести. Американцы на Неваде проводят их, и два мы должны провести. «Невада-Семипалатинск» должна дать на это добро». Я говорю: «Ну как «Невада» даст, если за 40 лет испытаний ни одной больницы не поставили там, сколько людей погубили, а теперь обращаетесь - давайте продолжим». Он пообещал компенсации, он сходил, узнал, что можно выделить 50 миллиардов рублей - тогда они щедро обещали, рубль был весомым. Я приехал сюда, в Алма-Ату, выступил на Верховном совете, рассказал это, что к нам обращаются, и мы должны решить: разрешить испытания, но зато 50 миллиардов в казну нашу упадут и помогут людям, или нет, и предложил резолюцию. И за эту резолюции Верховный совет тогдашний наш проголосовал: компенсациям — да, испытаниям — нет.

— Там была Галя Кузембаева. Вот это великая женщина, которая была директором как бы начинающей «Невады», и она сидела в Союзе писателей, собирала подписи под нашим воззванием закрыть полигон, которое распространялось по всему Казахстану, и она собрала более двух миллионов подписей. Подписывались все: и школьники, и студенты, и пенсионеры, несли тетрадные листы, ватманы с подписью. Поразительно, вот я помню, что мой кабинет был завален этими рулонами, потом это куда-то все исчезло, историю у нас не любят, не уважают.

— Уже на базе нашего движения, конечно, возникали и «Азат», и всякие другие, но мы как общественная организация получили удостоверение №1.

— Партия зеленых, безусловно, возникнет у нас, потому что это самая общая тема во всем мире, самая социальная. Я весной этого года предложил создать движение «Зеленый мир». Казахстанский экологический альянс «Байтак Болашак» — это бесконечное будущее, рассчитанное на молодежь, оно, безусловно, разовьется, много делает сейчас. Они объявили программу — высадить в стране 18 миллионов деревьев — по числу жителей в Казахстане. И вчера я был в Атакенте, там открыли аллею из яблонь, потому что яблоня это наш бренд, его надо поддерживать.

— Мы создали партию «Народный конгресс Казахстана». Естественно, сами понимаете, когда произошло обретение независимости, и те, кто успели раньше, они, конечно, не позволяли другим претендовать на трибуну, и нашли много возможностей, которые смогли помешать. В итоге я уехал в Италию, вот и всё. Вместо партии зеленых начал писать свои книги.

— Я жалею, что в 1991 году мы не смогли добиться подписания договора о запрещении ядерного оружия. Для этого мы создали Глобальный антиядерный альянс, учредительная конференция состоялась в январе 1991 года в Нью-Йорке, в штаб-квартире ООН. Там собрались все антиядерные движения мира, антивоенные, экологические — все подряд. И тогда я предложил программу глобального антиядерного альянса: провести межпарламентский референдум, чтобы все парламенты, а их около 200, ответили на один только вопрос: нужно ли ядерное оружие человечеству? Шеварднадзе был там с нами, он связался с Михаилом Горбачевым, сообщил ему об этой программе, и Горбачев сказал: никаких возражений, пусть Верховный совет СССР будет первым в этом межпарламентском референдуме. А что это значило тогда, если парламент самой сильной ядерной державы заявит, что ему не нужно ядерное оружие? А что тогда делать остальным: американцам, англичанам, французам и китайцам? Это был колоссальный шанс, черт возьми. И если бы не это бездарное ГКЧП в августе, которое развалило Верховный совет, СССР, посадило этого пьяницу Ельцина, который окончательно добил эту идею… И теперь уже, через 30 лет, конечно, никакой референдум не спасет, потому что все скажут, что оружие нужно. На днях я слушал репортаж из Нью-Йорка, где выступил Эрдоган с удивительным предложением, которое мне понравилось. Он сказал, что попытка сейчас запретить ядерное оружие не получается, потому что оно используется для укрепления власти, распространения своего влияния в мире, и раз его нельзя запретить, значит, нужно разрешить всем государствам обладать ядерным оружием. Вот это интересный ход, замечательный по-своему, который тоже может помочь отказу от ядерного оружия.

— Конечно, иначе выхода у человечества нет. Я думаю, что Эрдоган сделал интересное предложение, сработал на контрасте. Если, к примеру, палестинцы или Иран заведут себе ядерное оружие с разрешения ООН, тогда на них никто не нападет, а сейчас собираются напасть.

В 1990 году мы были близки к всемирному отказу от оружия, потому что создали первую межпарламентскую делегацию, в которую вошли 4 конгрессмена и сенатора США, два парламентария из Англии и два из СССР: это я и руководитель атомного института академик Евгений Велихов. Мы на самолете вылетели в Москву, встретились с Горбачёвым, тут же вечером вылетели в Англию, встретились с министром обороны, изложили наши предложения о референдуме и обо всех этих делах. Оттуда отправились в Вашингтон и встретились с Бушем-старшим, он только приехал из Мексики и в коридоре Белого дома наша делегация его встретила, в коридоре же объяснила цель нашего приезда, он тут же нашел советника по безопасности, который как раз занимался и обороной Америки. То есть тогда взаимоотношения Рейгана и Горбачева были такие теплые, что международную обстановку они согревали. Многого можно было добиться, но не воспользовались этим шансом.

— Мы добились, чтобы была какая-то небольшая компенсация, а потом её понизили. И депутаты, в том числе, от Семипалатинской области, проголосовали за понижение. Ну что это такое? Мы предложили ООН программу помощи Семипалатинскому региону, ООН обозначил стран-спонсоров. Из них только Япония поддержала нас, все остальные отпали, сказали, у них своих проблем много.

— Я был в Семипалатинске в прошлом году. В 1989-90 годах он был полон жизни, активно горел, люди собирались, выступления, встречи, а сейчас город, увы, несколько понизился, не вырос, по крайней мере. Я об этом даже сказал в интервью их газете: что с вами случилось? Но это, видимо, не понравилось областному акиму Даниалу Ахметову. Он начал их прижимать. Почему? Ведь себя надо прижать.

— Да не нашлось другого, я бы и рад был бы. Просто я знал, что никто не сможет. Здесь требуется другое, гуманитарное воспитание, образование. Многие думают, что политика — это только добиться какой-то должности, глупости. Настоящая политика как раз и есть культура, которая помогает понять желания людей, выживание и так далее, способствовать этому. Но тогда такого политика не нашлось, и я думаю, что и сейчас там его не найти. Здесь требуется особый темперамент и особый объем знаний, круг общения, масса всего, а это было у меня наработано. Тогда некоторые думали, что вот Сулейменов хочет стать президентом, такая глупость тоже была, и она ходила. Я до сих пор, когда смотрю на всех президентов, никому из них не завидую. Я многих президентов знал лично, встречался с ними, знал и успешных, и бездарных, которые поставили страны свои в такое жуткое положение, особенно на волне демократии, когда выбирали ораторов, а не опытных людей.