Светлана Ромашкина

Кеширим Бозтаев родился в 1933 году в ауле Акчатау Аягузского района, в Восточном Казахстане. Отец Бозтай — колхозный кузнец, в семье росло 8 детей. «Наша семья не вылезала из нужды», — напишет в 90-х Кеширим, чье имя с казахского переводится как «прощение». После школы он хотел поступить в вуз, но у семьи не было денег даже на дорогу. Тогда отец взял у знакомого чабана в долг овцу и продал её в Аягузе. На вырученные деньги купили билет до Алма-Аты. Кеширим сначала хотел стать журналистом, но в итоге решил, что металлургия важнее и поступил в Казахский горно-металлургический институт.

В августе 1953 года он, студент третьего курса, приехал на каникулы в родной поселок и увидел то, что называлось «эвакуацией в мирное время»: «Через село, по разбитому проселочному тракту лошади и быки тянули повозки с домашним скарбом. В повозках были места для стариков, больных и детей, следом шли мужчины и женщины. Это была эвакуация. Ходили слухи об испытании новой сверхмощной бомбы. Никто тогда не знал, что живет в 140 километрах от мест взрывов, сильные организмы пока безболезненно поглощали невидимую радиацию».

Когда он вернулся домой с дипломом, то его «обмывали» всем аулом два дня: Кеширим был одним из двух-трех человек в Акчатау, сумевших получить высшее образование.

Затем Кеширим начал работать на заводе в Усть-Каменогорске, и постепенно стал подниматься по партийной лестнице. В 1987 году наступил пик карьеры: его назначили главой Семипалатинской области. Активу – обкому партии, Бозтаева представлял Геннадий Колбин, и это было спустя полтора месяца после декабрьских событий в Алма-Ате. Обстановка была нервная, и Колбин заметил: «Мы решили вернуть вам вашего человека». Кеширим Бозтаев стал первым главой Семипалатинской области, который был уроженцем этого края — до этого ставили людей из других регионов.

Живя в Усть-Каменогорске, Кеширим не мог не знать о полигоне и испытаниях, - до города, находящегося в 360 километрах от эпицентра, доходили толчки от взрывов. Но близкое знакомство с полигоном для Бозтаева произошло в 1987 году, когда он, как свеженазначенный глава области, должен был ознакомиться с вверенным ему хозяйством. Он отправился в город Курчатов, который не был обозначен на карте. «Не ожидал увидеть далеко в степи современный белокаменный город с благоустроенными коммуникациями, дорогами и площадями. Город стоит на берегу Иртыша, выглядит компактно и уютно. Подальше, на самом берегу Иртыша, расположены дачи и огороды. Где-то в глубине души таились горечь и обида – уж слишком велик был контраст в условиях жизни Курчатова и окружающих полигон сел. На далеких отгонах люди жили в саманных мазанках, без электричества, с дефицитом воды».

Кешириму Бозтаеву рассказали о деятельности полигона и показали 45-минутный документальный фильм «Испытание первой водородной бомбы в воздухе. 1955 год», который он пересмотрел еще дважды. Бозтаев вспоминал потом, что это было самое сильное потрясение в его жизни. Курчатов он покидал в смешанных чувствах: его потрясло «грозное величие ядерного щита Родины», но внутренне он понимал, что ядерные взрывы должны быть прекращены.

В 1987 году на полигоне произошло 18 взрывов. По тому, как тряслись стены в рабочем кабинете, Бозтаев научился определять мощность заряда. Однажды испытание застало его во время совещания обкома, и Кеширим Бозтаевич сказал коллегам, что мощность взрыва 30-40 килотонн, и оказался прав.

Вскоре произошло событие, которое помогло закрыть полигон. Причем, случилось это с «помощью» самих военных. 12 февраля 1989 года на полигоне прогремел ядерный взрыв мощностью 90 килотонн. В программе «Время» сообщили, что радиационный фон нормальный, однако 14 февраля в поселке Чаган, что в 110 км от эпицентра взрыва, радиационный фон был до 4000 микрорентген, тогда как естественный должен быть 15-20. Из-за постоянных подземных испытаний в земле образовались щели, через которые на протяжении двух суток выходили радиоактивные газы. Они накрыли территорию, где жили свыше 30 тысяч человек. Повезло, что из-за направления ветра не затронуло Семипалатинск. Позже выяснилось, что подобные утечки происходили в течение 25 лет при каждом третьем испытании.

Несмотря на утечку, 18 февраля военные взорвали еще одну бомбу. И тут взорвался народ: люди требовали прекратить испытания.

20 февраля Кеширим Бозтаев пошел на крайнюю меру: посоветовавшись с обкомом партии и председателем совета министров республики Нурсултаном Назарбаевым, он отправил шифротелеграмму Михаилу Горбачеву, стоявшему во главе СССР. В ней Бозтаев написал, что полигон действует в густонаселенной местности, и это никак не учитывается в работе военных: «Ежегодно производится 14-18 ядерных взрывов, которые сопровождаются сейсмическим воздействием на здания, выводя из строя сотни колодцев, снабжающих водой жилые поселки и животноводство. Город строился без учета сейсмики. … В 1987 году через Семипалатинск прошла такая струя газов радиоактивностью в 350-450 микрорентгенов в час. Все эти годы люди не имели социальной материальной помощи. Обком партии, озабоченный сложившейся ситуацией, просит ЦК КПСС поручить соответствующим министерствам и ведомствам временно приостановить или резко сократить частоту и мощность взрывов, а в дальнейшем перенести ядерные испытания в другое, более приемлемое место».

Спустя восемь дней в Семипалатинск прилетела правительственная комиссия, созданная по поручению Горбачева. Перед ней стояла задача - улучшить отработки испытаний ядерного оружия и минимизировать частоту и мощность взрывов. Вся комиссия состояла из военных, и было очевидно, что они будут защищать свои интересы. На обсуждении военные убеждали, что люди получают минимальную дозу радиации — примерно такую же, как при просмотре телевизора. Военные отказались брать на себя ответственность за утечку газов 12 февраля, заметив, что выброшенные газы «благородные, инертные, и на здоровье людей они не влияют». Правда, в итоге комиссия предложила сократить количество и мощность взрывов. О закрытии полигона речи не шло — для военных это означало разоружение, предательство всего, над чем они работали четыре десятилетия.

Одновременно в тот же день в Алма-Ате на митинге выступил поэт Олжас Сулейменов, возникло движение «Невада-Семипалатинск», люди начали объединяться.

«Своей шифротелеграммой 20 февраля 1989 года я открыл себе путь в непредсказуемость — дорога противостояния оказалась не просто тернистой, но и опасной, сопряженной со многими неприятностями. Угрозы по отношению ко мне были очень серьезными, и я понимал, что всесильный военно-промышленный комплекс может перейти к конкретным действиям», — вспоминал спустя годы Бозтаев.

В прессе стали появляться письма казахстанцев, которые обвиняли главу области в предательстве интересов Родины, в том, что, требуя прекратить испытания, он не понимает их важность. Писали, что до Бозтаева люди в Семипалатинской области спокойно жили, мирились с существованием полигона, потому что понимали его оборонное значение для всей страны, что радиация — это демагогия и ложь, что таким образом Бозтаев хочет отвлечь внимание от того, что в области не решаются социальные вопросы. Кеширима Бозтаева вызвали в Секретариат ЦК КПСС для отчета: считалось, что обком партии и Бозтаев плохо ведут разъяснительную и воспитательную работу с населением.

Параллельно нагнеталось отношение между двумя городами: Семипалатинском и Курчатовым. Жители первого требовали закрыть полигон, второго - говорили, что он не опасен, обвиняли руководство региона в ухудшении ситуации, в неспособности руководить. Стала очевидна большая разница между двумя городами: в одном были пустые прилавки, в другом – спецснабжение, в одном был митинг против полигона, в другом – за. Было много разговоров о том, что СССР отстает от США по количеству атомных взрывов, что это отставание станет фатальным для страны. Разваливалась страна, но кому-то еще было приятно держаться за ядерную кнопку.

В апреле 1989 года в Москве Кешириму Бозтаеву удалось поговорить с Михаилом Горбачевым. Он рассказал ему все, что знал о полигоне и его влиянии на здоровье людей. Горбачев внимательно выслушал его, ни разу не перебив и сказал: «Этот вопрос рассмотрим».

21 апреля 1989 года прогремел взрыв мощностью в 50 килотонн. В тот год их было семь.

Параллельно Политбюро ЦК готовило постановление «О Семипалатинском ядерном полигоне», правда, без особого участия республики: документ завизировал Колбин, а Назарбаев отказался ставить свою подпись, потребовав включить пункт по обследованию здоровья пострадавшего населения и провести межрегиональную научно-практическую конференцию. С ним согласились.

В сентябре Бозтаеву сообщили, что в проекте определена дата окончания испытаний — 1 января 1995 года, но там не было ни слова о компенсации и помощи. 23 сентября Кеширим Бозтаев отправил еще одно письмо Горбачеву. Он писал о том, что все эти 40 лет проводились взрывы, но не было построено ни одного объекта социального назначения для населения, не было никакой компенсации, все это порождает чувство национальной обиды. Он сообщил, что знает о готовящемся постановлении, и что оно фактически позволяет продолжать испытания на полигоне.

Горбачев перенаправил письмо первому секретарю МГК Льву Зайкову, который курировал и вопросы оборонной отрасли. Встретившись, Зайков и Бозтаев начали обсуждать сроки закрытия полигона, в итоге сошлись на 1 января 1993 года. Проект приостановили, начали работать над новым.

Осенью 1989 года в Семипалатинск приехала еще одна большая комиссия – во главе с председателем военно-промышленного комплекса Игорем Белоусовым. Его повезли в село Знаменка, где в больнице было 29 детей с патологиями — слишком много для села, где живут две тысячи человек. Бозтаев подошел к женщине, на руках у которой был больной ребенок:

— Вы любите свое дитя?, - спросил он, понимая, что вопрос звучит предельно некорректно.

— Когда долгожданный ребенок оказывается неполноценным, у матери к нему особая любовь. Ведь он не виноват, что родился таким. Скорее виноваты мы.

Бозтаев вышел из больницы и услышал, как один из помощников Белоусова шептал ему о том, что «они специально все это организовали, готовясь к нашему приезду». Белоусов отвечал, что это неважно, нужно помочь людям медикаментами. «Пусть меньше пьют», - сказал другой помощник.

Несколько десятилетий в Семипалатинске работал противотуберкулезный диспансер, который на самом деле был радиологическим, здесь в режиме особой секретности изучали влияние радиации на людей. После закрытия полигона документы диспансера рассекретили, однако часть их — около 20%, исчезла. Теперь диспансер называется Республиканский научно-исследовательский институт радиационной медицины и экологии.

В один из дней Кеширим Бозтаев встретился с сотрудниками диспансера и предложил им поговорить открыто, пришло новое время, и можно было, наконец, говорить правду. Педиатр Шолпан Саканбаева, проработавшая здесь более 30 лет, рассказала о том, что дети чаще всего страдают анемией, патологией печени, кожными заболеваниями, глистными инвазиями. Особенно высок процент заболеваемости в Кайнаре, Саржале, Карауле и Долони. На тысячу детей приходится 60 случаев разных пороков, тогда как в мировой практике на тысячу приходится 3-4 случая. Врачи выявили такую закономерность: первое и второе поколения, рожденные от облученных родителей, реже страдают пороками развития, чем третье поколение. Третье поколение оказалось наиболее уязвимым — это детская онкология, пороки развития.

Первое поколение - это люди, получившие облучение в 1949-1965 года, второе поколение – в 1965-1980 годы, третье поколение – люди, рожденные после 1980 года.

Иммунолог Василий Кисляков сказал, что, по их данным, у 70-80% населения поражен иммунитет: «Для моих пациентов, а это жители Абайского, Абралинского, Бескарагайского, Жанасемейского районов, г. Семипалатинска, характерен неспецифический радиационный синдром. Жалобы похожи как две капли воды: апатия, безразличие, это значит, что нарушен механизм самозащиты».

В селе Кайнар, в котором живет всего тысяча человек, за последние 25 лет от онкологии умерло 214 человек, что составляет 449 на 100 тысяч населения. От лейкоза в Кайнаре умерли 14 человек. За 5 лет отмечено 20 случаев врожденных уродств. (Данные на 1989 год)

Главный врач диспансера Борис Гусев заметил, что 62% людей рождены от облученных родителей и наука пока не знает, что с ними делать. Врачи прогнозировали, что в ближайшие 10-40 лет в Семипалатинской области будет рост онкозаболеваемости.

В ноябре в Курчатове прошел митинг против закрытия полигона, жители города атомщиков отправили телеграмму в Кремль, в которой ругали Олжаса Сулейменова и обком Семипалатинской области, требовали «нормализации обстановки вокруг полигона». «Сомневаясь в чистоплотности целей, преследуемых К. Бозтаевым и О. Сулейменовым, выражаем им наше недоверие как народным депутатам и требуем проведения гласного расследования».

Но на стороне Бозтаева были и влиятельные люди: это вице-президент Академии наук СССР академик Евгений Велихов, обратившийся к Горбачеву с просьбой закрыть полигон, и писатель Генрих Боровик, и представитель Казахстана в России Серикболсын Абдильдин.

На 1990 год военные запланировали провести 9 взрывов. В январе Бозтаеву позвонил Белоусов и сообщил, что в этом году взрывов не будет.

8 июня 1990 года в «Комсомольской правде» полковник Петрушенко писал, что Семипалатинский полигон – самый чистый в экологическом отношении ядерный полигон в мире: «Полигон, конечно, не парфюмерная фабрика, но и не то исчадие ада, которое «рисуют» неформалы. Выскажу личное мнение: многие их лидеры знают правду о безопасности производимых здесь испытаний, но нарочно раздувают антиполигонные страсти ради политических дивидендов. Не может быть речи о закрытии или переносе полигона. Стоимость только основных фондов уникальнейшего научного центра составляет более 6 миллиардов рублей. Для нашей науки это будет удар, аналогичный «скашиванию» генетики и кибернетики».

После 1989 года полигон молчал, но военным нужно было провести еще два тестовых взрыва малой мощности, чтобы выполнить обязательства по программе контроля за ядерными испытаниями. Был разработан проект постановления Кабинета министров СССР «О прекращении ядерных испытаний на Семипалатинском испытательном полигоне в Казахской ССР». Предполагалось, что взрывы ядерного оружия прекратятся с 1 января 1992 года, а полигон преобразуют в союзно-республиканский научно-исследовательский центр. В этом проекте были компенсационные выплаты и меры по оказанию помощи пострадавшим районам: на это собирались потратить 5 млрд рублей, причем из них половина выделялась именно на выплаты. Тогда курс к доллару был 1 руб – $0,8.

Но была в этом документе, как пишет Бозтаев, и «бомба»: военные хотели провести в декабре 1991 года два последних, прощальных взрыва мощностью 15 килотонн на глубине 600 метров.

То есть, два небольших взрыва в обмен на $4 млрд. помощи региону и людям.

«Бывают в жизни такие моменты, когда надо пойти на отступление, чтобы получить больше выигрыша, - объяснял потом свою позицию Кеширим Бозтаев. — В данном случае мы были глубоко убеждены, что, соглашаясь на два испытания ограниченной мощности, проявляем определенную гибкость, ставя заботу о социальном благополучии людей выше политики. Допуская возможность двух взрывов, мы исходили из того, что прекращение ядерных испытаний на Семипалатинском полигоне – вопрос уже решенный. Глобальной проблемой для нас оставалось оздоровление больного региона. Допуская два взрыва малой мощности, мы подчеркивали, что последнее слово за населением».

Прошли встречи с людьми, обсуждения были эмоциональными, проходили митинги против полигона, договориться не получилось.

«Я был заблокирован непониманием, всплеском эмоций со стороны тех, чьи интересы защищал, с кем вместе вошел в противостояние. Появились голоса, требовавшие моей отставки. Я знал, откуда дует ветер. Исходило это, прежде всего, от лидеров отдельных антиядерных движений».

Борьба закончилась 29 августа 1991 года, когда Семипалатинский полигон был закрыт правительством Казахской ССР.

После Кеширим Бозтаев стал работать над законом, определяющим статус пострадавших. По подсчетам Бозтаева, число облученных людей составило около 3 миллионов человек: по 1,5 миллиона в Казахстане и в России. В Казахстане 500 тысяч человек получили дозу от 10 сантизиверт до 400 сантизиверт.

Кеширим Бозтаев умер в 1999 году в возрасте 66 лет от рака легких.