Светлана Ромашкина

В ноябре генерал-лейтенанту Аркадию Ильенко исполнилось 90 лет. Он руководил Семипалатинским ядерным полигоном с 1981 по 1991 годы. После его закрытия уехал в Украину, сейчас живет в Белгороде, является почетным жителем этого города.

Когда вы впервые услышали о Семипалатинском полигоне?

Я впервые о нем услышал где-то в 1954-1955 году, это такие были смутные-смутные разговоры, ничего конкретного. Информация о полигоне у меня появилась только тогда, когда мне предложили стать начальником полигона.

Когда вам это предложили, у вас были какие-то сомнения?

Абсолютно никаких сомнений не было. Это была большая государственная работа, где можно было показать свои организаторские способности, поэтому я с удовольствием принял это предложение.

Вы помните свои первые впечатления, когда вы приехали в Казахстан, на полигон? Что вы ожидали увидеть?

Ну, примерно то, что я ожидал, то и увидел. Я много читал, я знал, что такое Казахстан, знал, что такое Семипалатинская область, поэтому такого большого удивления у меня не было. Помню, когда я в первый раз улетел с полигона в Москву, ехал из Домодедово, и вокруг были эти зеленые леса, вот тогда даже плакать захотелось — насколько разность есть в природе — не в людях, а в самой природе. Вот такое ощущение было, но потом оно сгладилось, и запах полынка был самым хорошим запахом в моей жизни на протяжении десяти с половиной лет. Молоденькую полынь мы называли полынок, отдельные товарищи даже водку на нем настаивали, но я этим делом не занимался.

Тогда же верили, что водка помогает от радиации?

Ну, я как-то не думал об этом. Я знал, что все испытания организованы с большой защитой для людей, поэтому, хотя я был в самых опасных местах, я об этом не думал.

Вы на полигон переехали с семьей?

Да, семья несколько позже прилетела.

У ваших близких не было страха, что это полигон?

Нет, страха не было, но сын особенно не хотел ехать туда. И когда он отдыхал дома, а в это время я проводил испытания, дом закачался, он прибежал к жене: «Куда приехали? Надо уезжать отсюда к чертовой матери!» Вот такая у него была первая реакция.

Он не уехал?

Он уехал, но по другим причинам.

В чем была важность работы полигона именно в тот период, когда вы его возглавляли?

Ядерное оружие совершенствовалось постоянно, поэтому это была одна из основных задач. Постоянно шло совершенствование, создание новых видов боеприпасов, менее энергозатратных, менее опасных. Проверялись ядерные боеприпасы, которые находились на вооружении, их устойчивость, не теряют ли они свою энергию, свою работоспособность. Постоянно отрабатывались вопросы защиты населения. Особенно академик Юлий Харитон уделял этому большое внимание, его советы использовались.

Опубликованы отчеты ЦРУ по полигону, и их сеть докладывала о том, что СССР разрабатывает лазерное оружие и другие технологии. И потом в 90-е они признали, что специально завышали опасность от разработок, что на самом деле в СССР этим не занимались. Так ли это?

Советский Союз никогда не разрабатывал оружие, опасность которого была бы выше, чем то, чем занимались США, так же, как и сейчас. Россию обвиняют во всех грехах, а сейчас США совершенствуют оружие, выходят из договоров, все это бред. Я работал на Семипалатинском полигоне, я знал, чем они занимаются. Они всегда были более агрессивные, чем Советский Союз.

По статистике, СССР произвел меньше взрывов, чем США. СССР произвел 715, а США — 1056. Была задача как-то догнать Америку по количеству?

Такой задачи не стояло. Мы разрабатывали свою методику испытаний, и за Соединенными Штатами Америки никогда не гнались.

В 80-е годы, когда страны больше пошли на сближение, вы были в Неваде?

Да, я был в Неваде в 1988 году.

Насколько их технологии проведения испытаний отличались от наших?

Единственное, что можно сказать, у них командный пункт был более оборудован. Мы работали в спартанских условиях, а они уделяли большое внимание удобствам. Например, у нас на полигоне не было бассейна, а у них был. Они старались и обманывали, это ясно было. Когда они у нас работали, то собирали все, что запрещено было. И потом, когда мы у них это все конфисковали, я в США, когда американцы начали жаловаться, сказал: знаете, когда вы приедете к нам, мы соберем журналистов и покажем все, что вы насобирали и хотели отправить в США. Через два дня я прилетел, зашел в посольство и там посол Добрынин говорит, что случилось: оказывается, они пришли к нему и просили, чтобы никакой информации не было, обещали наказать людей, которые собирали у нас разные вещи.

Виктор Михайлов, ядерщик, говорил, что Семипалатинский полигон к середине 80-х себя уже исчерпал. Это так?

Не только Семипалатинский, вообще полигоны себя исчерпывали, потому что появлялись другие методы проведения испытаний. Я Виктора Никитича уважаю. Я его спрашивал, почему он к нам на полигон не приезжает, он отвечал, что был на полигоне в 50-е годы, попал в пургу, чуть не замерз. «Поэтому я больше на Семипалатинский полигон не езжу, а езжу на Новую землю, где более комфортные условия», — объяснял он. Поэтому его мнение в отношении полигона однобокое. К концу 80-х годов все полигоны уже наработали такие методы, с помощью которых можно было в лабораторных условиях это рассчитывать, просчитывать, и необязательно проводить взрывы. Вот сейчас, хотя испытания не проводятся, но я уверен, что и США совершенствуют свое оружие, и наши совершенствуют, но уже другими методами.

Что было самым сложным в руководстве полигоном?

Самое сложное — создать нормальные жизненные условия городу и тем площадкам, которые были разбросаны на 100-160 километров. Я за все отвечал: и за детские сады, и за магазины, и за все остальное. Надо было людей накормить, напоить, и чтобы они и развлекались, и чтобы дети учились. Ну и, разумеется, под конец, когда началась борьба не против полигона, а политическая борьба, конечно, трудности были во взаимоотношениях с окружающим населением. Хотя все годы меня хорошо встречали, перед вертолетом стелили красную дорожку. Мы им помогали, на праздник приезжал секретарь райкома Абайского или Бескарагайского района: «Аркадий Данилович, вот нам бы яблок, чай, то да то». Очень добрые отношения были, но потом, когда вмешалась политика, начались уже трудности.

Закрытие полигона — это был общественный запрос или просто страна разваливалась и невозможно было дальше вкладывать деньги?

Если бы не началась эта политическая игра, Семипалатинский полигон мог бы еще несколько лет работать. У нас там остались, как говорится, некоторые вопросы. Он же и сейчас там работает по тем направлениям, по которым работали мы, и радует то, что там два атомных реактора остались и наши наработки. Об этом не говорят, льется грязь, которая абсолютно не нужна.

Как вы думаете, все-таки, может, закрытие полигона связано с аварией на Чернобыле? Появился страх радиации, и люди начали выходить на митинги?

Нет-нет, люди стали выходить, потому что в первую очередь сыграл свою роль Кеширим Бозтаев, первый секретарь обкома. Он когда пришел из Восточно-Казахстанской области, надеялся, что у него будет оклад значительно больше, потому что Семипалатинский полигон рядом, а оказалось, что никаких поблажек в этом отношении государство не делало. И он начал строить свою политику. А потом и Сулейменов, на период выборной агитации. Полигон был безопасен. Да, был такой момент, но это стечение радиоактивных газов, это так называемые быстролетучие газы, мы их называли благородными, которые улетучивались через несколько часов, и вреда окружающим не было. Самое главное, что была борьба, которая началась с распадом Советского Союза. Ну, в Казахстане она вылилась в борьбу против полигона. Я еще раз повторяю: все косили сено, я помню, какой-то год был тяжелый, и приходят из Абайского района и говорят: «Аркадий Данилович, наш скот выжил только потому, что мы сено накосили на полигоне». Косили сено на полигоне, скот поили из наших водоемов, и все было нормально, и мы были уважаемые люди, но политика сыграла свою роль.

В какой момент вы поняли, что полигон все-таки закроют? Борьба же продолжалась долго.

Я понял это тогда, когда наше руководство сказало, что испытаний на полигоне больше не будет. Прилетел к нам начальник Генерального штаба Михаил Моисеев и мне сказал: «Аркадий Данилович, не доказывайте ничего, здесь испытаний больше не будет».

Тогда рассматривался вопрос переноса полигона в другое место?

У нас на Новой земле полигон работал, и этого было достаточно. Необходимости в таком количестве ядерных испытаний уже не было. Поэтому вопрос о переносе полигона в другое место не рассматривался в последнее время.

Как вы думаете, по какому принципу был выбран Казахстан? Почему именно это место?

Этого я не могу сказать, я его не выбирал и поэтому свое мнение высказывать не собираюсь. Но мне кажется, что все-таки самое главное — там очень много незаселенных мест, а если и были какие-то небольшие аулы, то их было легче переселить. А вот когда говорят, что это для того, чтобы уничтожить казахский народ, это все бред.

Я общалась с разными людьми, которые жили в Семипалатинске тогда. И они говорили, что Курчатов был более обеспечен, там были выше зарплаты, лучше соцобеспечение, лучше питание. Например, в Семипалатинске в последние годы выдавали продукты питания по талонам, и что у местного населения это вызывало недовольство. Вы замечали это?

То, что у местного населения было недовольство, мы этого не замечали, потому что закрытые части снабжались специальным управлением, которое было при министерстве военной торговли, поэтому у нас, конечно, снабжение было.

Вы чувствовали, что у людей, которые жили рядом с полигоном, есть настороженность в отношении радиации?

Я этого не чувствовал. В Абайский район я прилетал на вертолете, встречали как самого почетного гостя, в Бескарагайском районе я постоянно бывал, в Павлодаре. Никакой настороженности не было до тех пор, пока не выступил Сулейменов и пока не начала меняться политическая обстановка. За все годы испытаний со стороны местного населения не было такого. Во всяком случае я не замечал: ни в отношениях с органами власти, ни при встречах. И косили сено у нас на полигоне, и пасли скот, об этом никто никогда не высказывался и не говорил до начала этой политической акции, борьбы за самостоятельность, за самоотделение и т.д.

Вы с тех пор были в Казахстане? На полигоне?

Я бывал, и в Павлодаре, и в Семипалатинске. Когда я уже прилетал из Днепропетровска, где сначала поселился, я не чувствовал никакого недоброжелательного отношения. На самом полигоне я тоже бывал — в последний раз где-то в 1993-94 году.

Я видела в интернете отрывки ваших воспоминаний. Вы написали книгу?

Да, есть у меня книга «Воспоминания и размышления ядерного генерала», она вышла тиражом всего в 200 экземпляров. У меня денег не было много. И эта книга есть в Семипалатинске, по-видимому, в музее, который там остался. Я одному товарищу ее дарил, он ездил туда и ее передарил, можете посмотреть.

А книги Кеширима Бозтаева читали?

Да, я их знаю, читал. Одна даже есть у меня, я ее храню, не выбрасываю. А зачем? Я не злой человек, я не мстительный. Работа есть работа, она не должна переходить на личные отношения.

Ну, у меня сложилось впечатление, что он хотел хорошего для своего региона, чтобы Семипалатинск развивался.

Я тоже не возражаю, что он хотел. Но есть разные пути, разные методы. А то, что он этого хотел, у меня нет сомнений в этом.