Дмитрий Мазоренко, Мария Левина, Светлана Ромашкина

Американская разведка внимательно следила за тем, что происходит в СССР, впрочем, это было двустороннее движение. В США многие документы разведки уже рассекречены. Часть из публикаций мы перевели на русский язык.

Как показали недавно рассекреченные данные разведки, впоследствии опубликованные в архиве Национальной безопасности Университета Джорджа Вашингтона, интервью ЦРУ с учеными и техническими специалистами Восточного блока в середине 1950-х годов дали бесценные сведения о советском ядерном потенциале.

Часть источников была задействована в совместной британо-американской разведывательной операции с кодовым названием «Операция ДРАКОН». Её задача заключалась в том, чтобы убедить ключевые фигуры перейти на сторону Запада.

Рассекреченные и опубликованные документы включают в себя: три доклада ЦРУ о вкладе немецких ученых и технических специалистов в ядерную программу Советского Союза, многие из которых были захвачены или задержаны во время или после Второй мировой войны. Отчеты составлены на основе информации, предоставленной в ходе интервью, проведенных американской и британской разведслужбами с немецкими репатриантами в 1954-1955 годах. Доклад военно-морской разведки о разговоре с восточногерманским ученым-ядерщиком Хайнцем Барвихом, которого разведка США, вероятно, рассматривала в качестве возможного отступника. Физик Барвих после окончания войны перешел работать в СССР вместе с группой Густава Герца. «10 июня 1945 года я решил ехать в Советский Союз. Мне было 33 года, на руках было трое детей, жена была беременна четвертым, я был безработным», — объяснял он свое решение. Под Сухуми команда ученых занималась исследованиями по динамике и устойчивости каскадов газодиффузного разделения изотопов урана. Позже Барвих получил Сталинскую премию за помощь Советскому Союзу в производстве обогащенного урана. В 1955 году Барвих вернулся в ГДР. В сентябре 1964 года во время Женевской конференции по мирному использованию атомной энергии он бежал в Западную Германию, где умер спустя два года. Уже после его смерти вышли мемуары «Красный атом».

Фотография Густава Герца с сайта eduspb.com

В отчете о беседе с восточногерманским физиком Хайнцем Барвихом учёный был идентифицирован как ДРАКОН. Это означало, что он был связан с британо-американской разведывательной программой, начатой в конце 1940-х годов. Она стремилась установить личность немецких ученых, которые работали над советским ядерным проектом, а также выяснить, когда они собирались вернуться, чтобы их знания могли быть использованы правительствами Великобритании и США. Программа имела кодовое название «Операция ДРАКОН». Ученые, отправившиеся в Восточную Германию, которых американские и британские разведчики тайно подталкивали к дезертирству для последующего допроса, участвовали в операции «Возвращение дракона». Оба кодовых названия придумала британская разведка, но, очевидно, США также использовали их. [1]

Немцы, работающие в советской ядерной программе, потенциально были выгодны западной разведке, поскольку они участвовали в работе различных институтов, исследовательских проектов и программ развития, а также сотрудничали с советскими учеными и имели практический опыт взаимодействия с советскими властями по решению научных и технологических проблем. Некоторые технические специалисты и ученые были военнопленными, некоторые добровольно соглашались сотрудничать с советским руководством из-за политических или финансовых причин («бегство от голода»), а многие и вовсе были пойманы специальными советскими отрядами в Германии, после чего их депортировали в Советский Союз. Никто, даже те, кто вызвался добровольцем, не ожидал, что их будут удерживать больше, чем несколько лет, но основная часть из них провела в Союзе целые годы. Они были несвободны вплоть до 1954-1955 годов, поскольку советское руководство несколько лет заставляло их «остывать» за рутинной работой на фабриках, чтобы их знания о советской ядерной программе становились менее актуальными.
Один из очевидцев рассказал историю о ядерном взрыве под Семипалатинском в конце 1955 года. Источник ЦРУ работал на заводе по производству соды в Казахстане. В один из дней он внезапно испытал «значительное давление на барабанные перепонки», из-за чего на короткое время потерял слух. В тот момент сотрясалась земля, и рабочим было приказано покинуть завод. Здания начали раскачиваться, «словно они были приведены в движение землей». Более того, воздух «потрескивал от давления», он будто бы «разрывался». Затем свидетель обернулся, и увидел «верхнюю треть большого огненного шара на юго-западной части горизонта», появившегося «как яркое солнце во всем своем цвете и интенсивности, сияющее сквозь дымку». Понимая, что он стал свидетелем ядерного испытания, источник позже узнал, что оно привело к нескольким смертям в этом районе. Вполне вероятно, что собеседник испытал последствия первого в Советском Союзе тестирования двухступенчатого термоядерного устройства, изобретенного Андреем Сахаровым. (Оно было взорвано позже 1955 года – прим. V)

Опубликован и отчет ЦРУ от источника – бывшего офицера армии, венгерского перебежчика, работавшего на строительстве сверхсекретного завода по производству плутония в закрытом городе Красноярск-26 в Сибири. Он присутствовал на секретной презентации двух советских фильмов о ядерных испытаниях. Согласно источнику, один из венгров, находившихся в зале, спросил, когда они получат атомное оружие, на что один из советских полковников ответил ему: «В свое время».

Есть и меморандум заведующего разведкой ЦРУ Рэя Клайна о том, какими последствиями для политики США чревато преобразование Советского Союза в «могущественную нацию». Поскольку Соединенные Штаты не могли устранить советскую конкуренцию в политической или военной сферах, и ни одна из сторон не могла рисковать развязыванием ядерной войны, «единственная альтернатива для Соединенных Штатов состояла в том, чтобы жить с русскими». [2]

Пусть у ЦРУ и были источники, все же исследование контрагента Пентагона, проведенное в 1995 году, показало, что американские аналитики переоценивали степень советской угрозы.
Во время командно-штабных учений 1972 года для кремлевских лидеров провели брифинг о результатах гипотетической войны с США.

По воспоминаниям присутствовавшего там советского генерала, генеральный секретарь Леонид Брежнев «дрожал», когда его попросили нажать кнопку (чтобы произвести гипотетический запуск снаряда - V). Тогда он спросил советского министра обороны Андрея Гречко: «Это точно учения?» Упомянутая история появилась в недавно опубликованном двухтомном исследовании «Помыслы Советского Союза, 1965-1985 годы», которое в 1995 году подготовил контрагент Пентагона BDM Corporation. Оно основано на чрезвычайно откровенной серии интервью с «несчастными холодными воинами» – бывшими высокопоставленными военными чиновниками СССР – в последние дни существования советского государства. Исследование BDM представляет советскую ядерную политику в новом свете, указывая на то, что советские лидеры признавали катастрофический характер ядерного конфликта, хотя и вели подготовку к войне на поражение.

Уникальное интервью BDM с бывшими военными офицерами, аналитиками и специалистами в области промышленности, воспроизведенное во втором томе исследования, охватывает широкий спектр стратегических вопросов, включая уровень и позиции сил, целеполагание и планирование войны, влияние оружия и роль оборонных отраслей промышленности. Сотрудники BDM сравнили эти новые сведения с официальными и полуофициальными версиями, с помощью которых США объясняли советскую стратегическую политику и оправдывали принятие решений во время Холодной войны. Помимо того, что аналитикам BDM удалось выявить сходство некоторых из них с данными интервью (например, заинтересованность СССР в недопущении ядерной войны и стремление Москвы к превосходству), исследователи обнаружили то, что, как они полагают, стало важной причиной заблуждений американских аналитиков, в частности:

«[Безосновательная] переоценка советской агрессии» и недооценка «степени, с которой советское руководство сдерживалось от применения ядерного оружия». [I: IV, 35]. Свидетельства собеседников интервью подтверждают это. Советское руководство 1960-х и 1970-х годов страдало от комплекса стратегической неполноценности, который поддерживал их стремление к паритету с Соединенными Штатами (или даже к превосходству над ними). Все стратегические модели, разработанные советскими военными экспертами, носили оборонительный характер и говорили о возможности нанесения первого удара со стороны НАТО (см. Документ 3 на страницах 26-27, «Круглый стол по устной истории», Стокгольм, стр. 61).

«Военные намерения Советского Союза оценивались крайне неверно. Потенциально, в случае экстремального кризиса, это могло ввести в заблуждение… лица, принимающие решения в США». Например, авторы исследования заметили, что советское руководство не исключало возможность упреждающего удара (со стороны Америки – V), даже если руководство США начинало снижать его «вероятность». Это неправильное восприятие оставляло зазор для активных действий Америки в кризисной ситуации, которая могла вызвать ответную реакцию со стороны СССР и, как следствие, привести к ядерной катастрофе. [I: IV, 35, 68, 70-71]

«Серьезное недопонимание… советского процесса принятия решений» из-за недооценки «решающего влияния, которое на него оказывала оборонная промышленность». Тот факт, что оборонно-промышленный комплекс, а не советское высшее командование, сыграл ключевую роль в наращивании вооружения, «побудил аналитиков США… преувеличить агрессивные намерения СССР». [I: 7]

Некоторые из этих критических замечаний могут вызвать противоречие среди историков времен Холодной войны. Заявления о роли оборонного сектора в определении уровня стратегических военных сил показались не до конца убедительными спонсору исследования Эндрю Маршаллу, бывшему директору Управления чистой оценки (Office of Net Evaluation) в министерстве обороны (см. Документ 1 ). В любом случае, многочисленные захватывающие разоблачения в интервью – наиболее значимые из которых аналитики BDM подчеркнули в первом томе, дают возможность заглянуть под завесу советской секретности. Например:

Советский Союз стремился достичь ядерного превосходства, особенно в части количества межконтинентальных баллистических ракет (МБР), поскольку его руководство полагало, что Соединенные Штаты всеми силами будут пытаться удержать лидерство и что неспособность обогнать Вашингтон «приведет к серьезному негативному разрыву в военном потенциале». [I: 2-13, II: 33 (Данилевич)] Асимметрия между американской и советской стратегической триадой была особым источником беспокойства для СССР. Москва понимала, что США настаивали на стабильности в условиях неразрешённого кризиса, но чувствовала, что ей необходимо продолжать разработку тяжелых наземных МБР. Вашингтон воспринимал производство этих снарядов как фактор дестабилизации, потому что оно было дешёвым, а география Советского Союза не позволяла США легко размещать подводные лодки в качестве ответной меры. (См. Документ 3 на стр. 34)

Даже когда Москва располагала большим числом МБР, чем Вашингтон, Советский Союз не чувствовал себя в безопасности, поскольку государство «расценивало намерения США как агрессивные и не верило, что ядерный потенциал сверхдержав может поддерживать стабильность». Например, «практически все участники интервью подчеркивали, что они воспринимают США как сторону, готовящуюся нанести первый удар». С помощью снимков со спутника Советский Союз заметил, что американские ракетные шахты были «относительно плохо защищены верхним покрытием и сгруппированы довольно близко друг к другу и к центру управления запуском». Наличие уязвимости в американской системе развертывания МБР убедило верховное командование СССР в том, что поля МБР являются оружием для первого удара». [I: 1-2, 31; II: 100 (Катаев), 151 (Цыгичко)]

К концу 1960-х годов Советский Союз принял концепцию, согласно которой его ядерный потенциал должен был выполнять роль сдерживающего механизма. Это означало, что первым лицам Америки «не должны были позволить» верить в то, что они могут напасть на Советский Союз, не столкнувшись с ужасными последствиями, или «почувствовать такую меру безнаказанности, чтобы попытаться исполнить свою волю в Европе». [I: 15-16]

Советское военное командование «понимало разрушительные последствия ядерной войны» и считало, что следует избегать применения ядерного оружия «любой ценой».

Хотя советская идеология и настаивала на том, что страна имеет возможность выжить, но никто из руководителей СССР в действительности в это не верил. В 1981 году Генеральный штаб пришел к выводу, что «использование ядерного оружия приведёт к катастрофическим последствиям». [I: 23-24, 26; II: 24 (Данилевич), 124 (Мозжорин)] Это противоречит аргументам Ричарда Пайпса конца 1970-х годов о том, что Советский Союз будто бы не верил, что ядерная война приведет к «взаимному уничтожению» и что «страна лучше подготовлена к (ядерному столкновению – V) а потому, обладая превосходной стратегией, может победить войну и создать жизнеспособное общество». (Примечание 1)

До 1970-х годов советские военные чиновники не обращали внимания на то, как ядерная война воздействует на окружающую среду. Но вскоре они начали осознавать, что «радикальное влияние на климат» будет одним из её самых катастрофических последствий (см. Документ 5 «Стокгольмский круглый стол», стр. 65). По словам Виталия Цыгичко, старшего исследователя Академии наук, автора исследования «Математическая модель стратегической операции на континентальном театре военных действий» (см. Документ 4, с приложенным резюме) и бывшего члена Генерального штаба, военные аналитики обсуждали идею «ядерной зимы» (хотя они не использовали этот термин) за годы до того, как американские ученые написали об этом в 1980-х годах. (Примечание 2) [II: 39 (Данилевич), 137, 139, 142 (Цыгичко).

Согласно интервью с одним из советских чиновников, в начале 1980-х годов Фидель Кастро рекомендовал Кремлю держаться более жесткой линии против Вашингтона, предполагая даже возможность нанести ядерные удары. Давление прекратилось после того, как советские чиновники провели для Кастро брифинг об экологическом воздействии ядерных ударов по США на Кубу. [I: 24; II: 28 (Данилевич)]

Поднимались и вопросы о том, станет ли советская «Мёртвая рука» – механизм автоматического запуска, «Машина конца света» – когда-нибудь полностью работоспособной. Она должна была включать в себя механизмы автоматического запуска командных ракет, исполняющие приказы о поражении кластеров МБР. Система, активируемая вручную, была способна запускать подобные снаряды, но Советский Союз также размышлял и о разработке автоматической системы, в которой «пусковые датчики должны были бы активировать командные ракеты при световом воздействии или сейсмическом ударе, излучении, повышении плотности атмосферы, вызванных принятием ядерного удара». «Генерал-полковник Андриан Данилевич заявил, что Советский Союз «исследовал возможность таких… систем, [но] руководство посчитало их слишком опасными и ненадежными, вследствие чего их проектирование остановилось». Тем не менее, некоторые из опрошенных заявляли, что система автоматического запуска была развернута, но активировать её должны были только в случае кризисных ситуаций. [I: 19-21; II: 62-63 (Данилевич), 100-101 (Катаев), 107 (Коробушин); 134-135 (Суриков). (Заметка 3)

Полагая, что неожиданная атака США вполне вероятна и что несовершенства советской системы сделали ответный удар почти невозможным, министр обороны Гречко и другие военные лидеры искали возможности для предотвращения атаки в течение всех 1960-х годов. Тем не менее, превентивные действия никогда не были частью официальной военной доктрины СССР. Премьер-министр Алексей Косыгин был убеждённым противником подобных мер, и даже стратегии запуска ракет в предупредительных целях. Согласно показаниям свидетелей, ему было «категорически запрещено даже обсуждать этот вопрос». (См. Документ 3 на стр. 26). Тем не менее, в последующие годы углубленное понимание опасности ядерной войны заставило политическое руководство настоять на том, чтобы высшее командование и оборонный сектор сделали выбор в пользу ответного удара, укрепляя при этом ракетные шахты и совершенствуя системы предупреждения, командования и управления (например, командные ракеты). Более того, военная элита сделала больший акцент на предупредительных действиях о начале нападения, хотя упреждение оставалось действующим вариантом до тех пор, пока Брежнев не отказался от него в 1980 году. [I: 28-29, 34]

В конце 1970-х и 1980-х годах Пентагон начал принимать стратегии, сдерживающие наращивание ядерного арсенала, чтобы, таким образом, контролировать эскалацию и снизить риск тотальной ядерной войны. В СССР, однако, скептически относились к идее препятствования эскалации или способности её контролировать. В то время как советская доктрина предусматривала массированные ответы на любое применение ядерного оружия («все против любого»), военные чиновники рассматривали возможность пропорциональной реакции на нападение США, хотя они «сомневались, что (масштаб – V) ядерной войны может оставаться ограниченным в течение длительного времени». [I: 37-39; II: 42 (Данилевич)]

Начиная с середины 1970-х годов, Советский Союз держался принципа «не атаковать первым». Согласно одному из интервью, «Советский Союз никогда не намеревался инициировать применение ядерного оружия». [I: 41; II: 5-6 [Ахромеев]

В начале 1990-х годов некоторые аналитики интерпретировали недавно появившиеся восточногерманские документы о военных учениях стран Варшавского договора как свидетельство прописанной в договоре политики нанесения ядерного удара первым. Аналитики BDM заметили, что в этой интерпретации перепутаны понятия «первый удар» и «упреждение». Последнее означало «попытку нанести удар по врагу, который и сам готовится нанести ядерный удар, но делая это прежде, чем оппонент осуществит его». Варшавский договор и советская стратегия последовательно предполагали, что Соединенные Штаты «будут первыми, кто прибегнет к использованию ядерного оружия, и тогда советское преимущество в ядерной сфере станет ответом на приготовления НАТО». [I: 42; II: 74 (Гареев)] Фактически, как подтверждают показания советских политиков и военных экспертов, первый удар никогда не был частью военной доктрины Советского Союза (см. Документ 3, стр. 33-35, 39, Документ 4, «Стокгольмский круглый стол», стр. 65)

Советское моделирование ядерного боя в Центральной Европе предсказывало, что использование только 20% оружия, развернутого в регионе, «выбросит в атмосферу миллионы тонн токсичных материалов, что приведет к экологической катастрофе». (Примечание 4) Военные действия в таких условиях станут невозможными. «Ядерные удары по всем аэродромам НАТО способны загрязнить Восточную Европу и некоторые части Советского Союза». Но хотя Генеральный штаб полагал, что ядерное оружие мало пригодно для боевых действий, Кремль приказал офицерам составлять военные стратегии с использованием тактического оружия, хотя последние никогда не прорабатывали их детально. [I: 43-44] Причиной этого несоответствия являлся разрыв между результатами военных исследований и официальной советской доктриной. Последняя говорила об исторической неизбежности американо-советского противостояния, несмотря на желание двух стран сосуществовать в мире и потенциальную возможность СССР победить в ядерной войне. Предположение об агрессии, присущей империалистическому лагерю, породило ситуацию, когда советское руководство пыталось избежать войны любой ценой, хотя в случае фактического нападения США/НАТО было готово использовать всякое оружие, которое имелось у страны. Подобный сценарий мог превратить любой европейский конфликт, подразумевающий использование тактического оружия, в полномасштабный обмен ядерными снарядами. По иронии судьбы эта идея породила довольно сильные сдержки в умах советского руководства – оно знало, что их западные коллеги размышляют в том же духе.

И вместо того, чтобы старательно готовиться к ядерному столкновению в Центральной Европе, Генеральный штаб акцентировал внимание на обычных военных операциях, полагая, что они обладают сравнительным преимуществом. «Военное начальство считало, что традиционное превосходство даёт странам Варшавского договора средства, использование которых приносит те же результаты, что и ядерное оружие, позволяя добиться победы в Европе, не прибегая к этому виду оружия». [I: 44-45]

В случае конфликта, и в ситуации, когда силы НАТО попытались бы захватить места хранения советского ядерного оружия и системы доставки последнего, Советский Союз, руководствуясь «стандартной операционной процедурой», «уничтожил бы их» с помощью специальных устройств и мин «вместо того, чтобы наносить по ним ядерный удар». [I: 44; II: 108 (Коробушин)]

Аналитики BDM рисуют поразительную картину упадка советских элит в период правления Брежнева, когда главные люди страны оказались «в основном некомпетентными, нерешительными, потакающими своим желаниям и ленивыми». С самого начала 1970-х годов здоровье Брежнева ухудшалось, и после обширного инсульта в январе 1976 года он впал в состояние полной «пассивности». Вакуум наверху породил ситуацию, когда право принимать решения о формировании стратегических военных сил получила индустрия ракетостроения. (Примечание 5) Согласно источникам авторов, в определении стратегической политики Брежнев во многом полагался на советы профессора Мстислава Келдыша, президента Советской Академии наук, который выступал против крупных инвестиций в противоракетную оборону и поддерживал практики контроля над вооружениями и производства более безопасных МБР. [I: 50-52, 53; II: 82 (Илларионов)]

В брежневскую эпоху ведомства, реализующие политику в оборонной сфере, такие как министерство обороны и Совет безопасности, являлись механизмами, которые определяли предпочтения руководителей военной промышленности, доминировавшие в военно-промышленном комплексе (ВПК). Бывшие чиновники «жаловались на то, что [ВПК держал в производстве] устаревшие системы вооружений» и тормозил «разработку современной техники». Более того, как позже заметил генерал Махмут Гареев, когда лидер оборонной промышленности Дмитрий Устинов стал министром обороны, это означало, что вооруженные силы оказались «захвачены врагом». [I: 57-60; II: 75 (Гареев)]

«Оборонно-промышленный комплекс использовал свое влияние, чтобы поставлять больше оружия, чем требовали вооруженные силы, и даже создавать новые системы вооружений, которые едва ли были нужны действующим военным службам». Он провоцировал «внутреннюю гонку вооружений», в которой конструкторские бюро проектировали различные МБР с одинаковыми задачами. Когда некоторые чиновники призывали к сокращению численности ракет, представители оборонной промышленности возражали, потому что это могло создать проблему безработицы. [I: 61-63; II: 92 (Калашников)]

Помимо бесед с бывшими советскими чиновниками, авторы исследования задали вопросы нескольким бывшим министрам обороны США, в частности, Джеймсу Шлезингеру и Гарольду Брауну, а также другим высокопоставленным чиновникам Пентагона и Белого дома. Заявления из этих интервью, в сопоставлении с советскими данными, могут использоваться для оценки релевантности официальных взглядов США на советскую ядерную программу. Например, опрошенные американские чиновники в целом согласились с тем, что в СССР верили в стратегию сдерживания, избегали рисков и не рассматривали ядерную войну как выигрышный сценарий [II: например, Komer, McDaniel, Schlesinger]. Вместе с тем, как утверждает бывший министр обороны Джеймс Шлезингер, поскольку «Советский Союз отказывался верить в то, что масштабы ядерной войны могут быть ограничены», планы США в этой части должны были припугнуть советских чиновников, поскольку они полагали, что даже «ограниченный удар со стороны США обернётся всеобщей ядерной войной». [II: 129]

Аналитики BDM признают наличие проблемных моментов в устных интервью: искажений, вызванных течением времени, а также избирательный характер ответов собеседников. Тем не менее, они утверждают, что разговоры с советскими военными чиновниками дали «уникальный исследовательский материал», который «во многих отношениях превосходит открытые и секретные письменные документы». Например, в отличие от интервью, архивная запись может «редко» отвечать на вопросы о том, «почему» было принято то или иное решение. Более того, информация, полученная в результате интервью, помогает исследователям лучше понять, «какие факторы в письменном отчете более или менее важны». Историки могут оспаривать некоторые из этих утверждений, но материалы интервью BDM являются важным источником, который должен стимулировать дополнительные исследования, усиливать давление для улучшения доступа к первоисточникам и поднимать вопросы для дополнительных интервью с по сей день живыми высокопоставленными чиновниками. Например, стоило бы спросить представителей военной элиты, думали ли они о том, как правительство США понимало позицию СССР. И задавались ли представители первого вопросом о том, какие именно американские чиновники думали о советской ядерной программе? Рассматривал ли Советский Союз возможность «обезглавить» системы командования и управления США, (уполномоченные наносить ядерный удар – V)? Кроме того, каков был взгляд СССР на реальную войну в Европе? (Примечание 6)

Одним из ярких шпионских эпизодов Холодной войны стал полет 1 мая 1960 года американского самолета U-2 под управлением Френсиса Гэри Пауэрса над территорией Советского Союза. Еще до этого, 9 апреля 1960 года U-2 под управлением другого пилота — Боба Эриксона пролетел над Семипалатинским полигоном и другими секретными объектами. 1 мая рано утром с аэродрома в Пакистане поднялся старший лейтенант ВВС Фрэнсис Пауэрс. Он пролетел Афганистан, пересек границу с СССР в районе Таджикистана, сфотографировал космодром Байконур, пролетел над Магнитогорском и Челябинском, и был сбит. Летчик успел катапультироваться, выжил и был осуждён на 10 лет, правда, в 1962 году его обменяли на разведчика Абеля.

В СССР со своей стороны, активно готовились к ядерному удару. По плану Dropshot под удары должны были попасть столицы республик Советского Союза. В архиве президента Казахстана хранятся документы по гражданской обороне, большинство из них до сих пор засекречены. В 50-х годах в Алма-Ате активно строили жилые дома, и даже кварталы с бомбоубежищами: в центре города можно увидеть вентиляционные шахты и аварийные выходы, выглядывающие из земли. Жители привыкли к ним настолько, что уже не замечают, однако это свидетельство ядерного напряжения между двумя сверхдержавами. Свидетельство того, насколько ядерная война была близка.

По словам архитектора, историка архитектуры Алмаса Ордабаева, в 60-х годах бомбоубежища обустраивали только в особых домах, например, в министерствах. «До 1960-1961 года строительство бомбоубежищ было почти обязательным требованием, но в конце 60-х-начале 70-х плевали на это. Вся эта истерия была в основном в 50-х годах. Последний мой объект, как-то связанный с этой темой – пионерский лагерь в районе «Аксая», меня просили, чтобы я проектировал его с тем расчётом, что в случае войны там будет эвакуационная база. Вообще же строить у нас дома с бомбоубежищами было сложно – особенно в центре города грунты очень тяжелые. В конце 50-х-начале 60-х, когда уже пошли пятиэтажки, делали цокольный и подвальные этажи, которые строили для того, чтобы в случае чего люди могли сами спуститься в подвал. Но все это делали по инерции, понятно, что назвать эти подвалы бомбоубежищами было сложно».

О том, насколько он чувствовал «ядерное давление», Ордабаев говорит так: «Я был настолько молод тогда, что не думал об этом. Возможно, были опасения у людей более старшего поколения, но мы легкомысленно наслаждались жизнью. Но когда мы узнали о Карибском кризисе, о том, насколько были близки к ядерной войне, то, конечно, холодок прошел по спине».

В архиве президента Казахстана есть разрешенные для ознакомления документы за 1985 год, которые дают примерное представление о серьезности того, как КазССР был готов к ядерной войне на исходе Советского Союза. В 1985 году Штаб Гражданской обороны КазССР (находился на Байзакова, 300, сейчас там ДЧС) сообщает ЦК партии КазССР о том, что в случае удара можно будет укрыть 89% работающей смены населения и 27% населения. 33% объектов народного хозяйства не обеспечены убежищами. «Обеспеченность индивидуальными средствами защиты за текущую пятилетку увеличилась до 26%, в том числе взрослого населения на 14%, детей на 44% и составляет соответственно по республике 98%, взрослого населения – на 100%, детского – 98%. В целях сокращения сроков выдачи противогазов штабы ГО областей и города Алма-Аты настойчиво продолжают работу по приближению мест хранения их к населению. Обеспеченность формирований ГО за пятилетку приборами радиационной разведки возросла на 4%, приборами химической разведки на 34%, в целом по республике составляет соответственно 44% и 80%. Продолжается поиск возможностей по дальнейшему сокращению сроков эвакуации населения из категорированных городов. При 22 министерствах и ведомствах республики созданы сектора и группы по устойчивости, которые под руководством НИЭИПиН Госплана Казахской ССР за последние 5 лет выполнили работы по 9 комплексными проблемам повышения устойчивости работы народного хозяйства в военное время. Было проведено 10 крупных территориальных специальных учений с привлечением около 1000 объектов народного хозяйства. …Построены, реконструированы и поддерживаются в постоянной готовности республиканский защищённый пункт управления для аппарата ЦК КП Казахстана и Совета Министров республики с узлом связи и вычислительным центром. 10 областных запасных пунктов управлений, 18 – в категорированных городах и 23 для министерств и ведомств республики. Внедряются в процесс управления гражданской обороной средства вычислительной техники. Подготовлена к опытной эксплуатации первая очередь подсистемы ГО РАСУ Казахстана, которая позволяет оперативно оценивать обстановку на территории республики в особый период и в случае ядерного нападения противника.

В среднем ежегодно в республике обучаются и практически готовятся к решению задач по гражданской обороне более 7 млн. человек. В республике прочно вошли в практику месячники, декады и дни гражданской обороны, радио и телепередачи «Населению о гражданской обороне». Ежегодно на телевидении выходит около 100 передач на эту тему. Издаются книги и брошюры о гражданской обороне».

Мы обратились в ДЧС Алматы с просьбой дать информацию о количестве и судьбе городских бомбоубежищ, однако нам ответили, что это все еще тайна.